Афганская елка

О себе: Родился 25.08.1964 года в Карелии. Место работы и должность: Стратегическое предприятие России ОАО "Судостроительный завод "Авангард" (г. Петрозаводск), Председатель Совета директоров. Основная продукция предприятия: базовые тральщики проекта 12650 типа "Яхонт", задача которых — обеспечение развёртывания стратегических ядерных сил морского базирования (МСЯС). Помимо литературы увлекаюсь фотографией и рисованием.

Афганская ёлка

Заканчивался одна тысяча восемьдесят третий год.

Скоро новогодние праздники. В этот раз мы решили раздобыть ёлку правдами-неправдами. Только какой праздник без женщин… Мужчины – воины. Так. Но если не будет возможности пройтись перед самкой, развернув во всей красе своё опалённое боевое оперение, и положить к её ногам поверженный штандарт – вкус победы теряется. Да и нести службу здоровым, энергичным мужикам без женской ласки-тепла тяжко. Ведь помимо воинских уставов существует ещё закон природы. Ему подчиняются и слоны, и мышки. Нашего старлея Федю сексуальная озабоченность не отпускала ни на минуту. У него был гормональный склад ума... Худой, с длинной шеей, выпирающим кадыком, он не просто ходил – рыскал по сторонам, будто двуглавый дракон. (А вдруг?) С ним говоришь, однако нет полной уверенности, что управляет им та голова, которая под фуражкой. Чувствуешь, сосредоточен он не на интернациональной помощи братскому народу Афганистана, не на запоминании паролей и явок – другое томит его. Мне контролировать свои эмоции было легче. Никогда не забывал: первым делом долг, присяга, приказ. Без таких понятий в «конторе» не служат. Окинь взглядом старушку Землю – где-то обязательно идёт война. А мы боремся за мир. Боремся с оружием в руках. В точках «горячих» и самых «холодных» – сотрудники наших спецслужб. Там благодать, где мы! Если мы будем везде, везде будет любо-дорого поглядеть. Но влияние «правильных» мыслей к вечеру слабело и у меня. Дни слагались в недели, месяцы. Месяцы – в годы… И всё один. А так мечталось если не потрогать, то хоть посмотреть на женщину. Издали, одним глазком… краешком глаза. Хотелось сладкого! За первые два года службы в Афганистане нам с Федей удалось лишь однажды побывать в Кабуле, самой близкой точке от Айбака, где были советские женщины, вольнонаёмные. Находились они там под жуткой охраной, за высоченным забором. Мы попросили своих кабульских коллег подыскать для нас кого-нибудь. Нашли двоих, со спорной внешностью, пояснив, что красивых они оставляют людям без воображения. Вывезти с территории части отзывчивых царевен-лягушек на «жигулях-копейке» тоже было проблемой. Выручил проверенный шпионский способ – в багажнике. Отдали нам этих маркитанток под честное офицерское слово на три часа… После свидания Федю не узнать. Он впервые, ни с того ни с сего, сам заговорил о службе. *** Позже выяснилось, что совсем близко, в десантно-штурмовом батальоне у майора Дубовского тоже служили по контракту наши гражданские девчата. Да не одна – две. Целых две! Молодые девицы. Одной лет двадцать, пермячка. Она заведовала секретной частью и библиотекой. Стихи писала. Всё в белую рифму, заумно: Родина далеко, А я вот здесь в горах Афганистана. Солнце садится, мне кажется – на моей родине… Вторая работник военторга, чуть постарше, но тоже детородного возраста. В магазинчик завозили какие-то продукты, промтовары. Она отпускала их за чеки Внешторгбанка. До этого мы отоваривались в дукане – местной лавочке вроде кибитки, слепленной когда из картона, когда чёрт знает из чего. При всём том товары там японские, западногерманские, американские: Sony, Panasonic, Sharp, Wrangler… Первый раз видели, как одетые во что попало, сопливые, чумазые мальчишки жонглируют дефицитной продукцией. (Совсем маленьких в Афганистане не моют вообще: по местному поверью, слой грязи сохраняет от злой напасти.) Тут же кучки дров, их продают на вес, укладывая кривые сучья на чаши самодельных рычажных весов. «Бочата» ругаются по-русски без акцента: «Русские, уезжай домой». – Щ-щас! Узнав про советскую торговую точку – «чекушку», мы единодушно решили не носить свои «боевые» в дукан. К тому же появилась легальная возможность регулярно бывать в ДШБ, разбавляя тягучее, суровое мужское одиночество женским обществом. Мы приносили девчатам сувениры, подарки. Я, когда удавалось, собирал для них среди камней букетики жёлтой ферулы и голубоватых мятликов. Они удивлялись такому вниманию и смущались. Однажды Маринка-продавщица, дождавшись, когда десантники выйдут из магазинчика, бросилась в слезах мне на шею. Вся взъерошенная. – Марин, что случилось? – Всё, я больше здесь не выдержу-уу… Наташка помоложе, раньше сломалась. Я тоже больше этого выносить не могу. Через неделю сменщицы, прилетает вертолёт. А пока можно мы у вас поживём? Оказывается, их имели право пользовать командир Дубовский, его зам, замполит и начальник особого отдела. Остальные уж как получится… Если, к примеру, замполит «прорабатывает», то низшие терпеливо ждут. Только командир может вклиниться без очереди: «Ну-ка, давай её сюда!» Переехали девчата к нам, а всё успокоиться не могут. Маринка в отчаянии признавалась мне: – Ещё бы месяц жизни с «рембовиками», я бы или покончила с собой, или свихнулась. Это ж невозможно. Я с задержкой дыхания в ответ: – Марин-нн… У нас тоже народ т-такой… озабоченный… годами необихоженый! В подтверждение моих слов ребята перетаптываются в сторонке, молча пожирают глазами сказочную гостью, слюной захлёбываются. – Да я всё понимаю. Я с удовольствием. Вы милые, вы мне нравитесь, власть не показываете. Цветы дарите. Но я не могу… Как вспомню эти ужасы Афганской войны… Дайте денёк-другой в себя прийти. Оклематься. Договорились. Время пошло. Стрелки вперёд не подгоняли. Ровно два дня, минута в минуту, дали ей отоспаться, подкормили. Всё по-честному. Проходит неделя. Вертолёта нет. Штурмовики-десантники на «бэтээрах» вновь нарисовались: в полном боевом, амуницией брякают, глаза безумные, голодные. Капитан Зобов запальчиво: – Мы их забираем назад! Надо было видеть, как начальник особого отдела с замполитом гонялись по двухэтажной вилле за девчатами. С этажа на этаж. Прятки – не прятки, догонялки – не догонялки. В особняке куча закутков, два входа, два выхода. Сапоги с металлическими подковками: цокот, топот, визг. Они то туда спрячутся – то сюда. То туда – то сюда. Офицеры избегались, обыскались, запыхались. Не поймали. Особист с раздражением: – Вы сами их прячете. Выдавайте! Редкие рыжие усы его от возбуждения нервно топорщились. – Ребята, зачем их сильно насиловать? Вы же видите: не хотят женщины возвращаться. Тем более, они рассчитались от вас. – Нет. Мы вам их сдали – вы нам верните. Душевного разговора не получилось. Тараканьи бега закончились. Пыль осела. Утихло. Девчонки дрожащие, пунцовые, повыползали из щелей и жалобно, с надеждой: – Уехали? – Уехали. – Фу-у-у... После этого – пару дней тишина. Снова прикатывают. С угрозами. Хоть бы в шутку, ан нет, всерьёз. – Не отдадите по-хорошему – мы технику подгоним, разваляем всю эту малину! – Я вам разваляю. Сейчас радиограмму в Кабул отправлю, чтобы вас вместе с вашей частью, со всем вашим б…ядством убрали из Афганистана. Примолкли. Ретировались. *** К встрече Нового года мы стали готовиться загодя. С продуктами, благородной выпивкой проблем не было. Алим, вольнонаёмный таджик из Союза, ездил на автолавке, обслуживал воинские части. Продавал на чеки. Полный фургон: «дипломаты», чешская-румынская обувь вместе с крабами, паштетами, печеньем, шампанским. Только где достать ёлку? Опять он выручил. – Спасибо, Алимушка! Нормальную лесную красавицу найти не удалось, зато из тугая, приречного леса, привёз афганскую сосну Жерара. Хвоя крупная, редкая. Промеж себя эту хвойную породу мы упрямо величали ёлкой. Так привычнее и родней. Иначе забудешь: «Как правильно?». (У афганцев ведь даже новый год не 31 декабря, а 21 марта – по солнечной хиджре.) Алим любил останавливаться у нас: под охраной, отдельная комната, кровать, постельное бельё. В этот раз он приехал с таким расчётом, чтобы встретить Новый год вместе. До праздника оставалось четыре дня. Но какой праздник без победы, хотя бы локальной? И решили Руководители войны, под ёлочку, провести общеафганскую войсковую операцию. Как-никак воевать приехали, в смысле интернационалить, а не только шампанское разбрызгивать. Полководцы народной армии, со своей стороны, тоже настаивали на «вздрыге». Широкие красные стрелы на карте генштаба сошлись у Таш-Кургана. О предстоящих крупных боевых действиях желающие могли узнать загодя потому, что в медсанбат Айбака приехала дополнительная группа врачей. Таш-Курган – вход в горы. Ниже, на уровне реки Амударьи, предгорье. Аму – река капризная, своенравная. Её песчаные берега легко размываются течением, русло непрерывно меняется. Вдоль реки тянутся пески с дикими верблюдами, равнинки, зелёнки с кишлаками. И уже от Таш-Кургана начинается подъём в горы. Горы эти, неприступные, с мрачными ущельями, нашпигованы базами мятежников, их пещерами, схронами. Операция спланирована. Обязанности распределены. Народу армейского понаехало немеряно: наше начальство и представители оперативного управления генерального штаба ДРА из Кабула, войска из Кундуза, авиация из Баграма, полк из Мазари-Шарифа. Подтянули технику, какую только возможно, чтобы встряхнуть всю эту мятежную провинцию, показать мощь и силу «шурави». Чтобы откинуть, наконец, бандформирования, а может, и совсем погасить сопротивление. В километре за городом – огромное ущелье, перед ним плато. На нём разместилось командование. Основные бои – за этим ущельем. По сведениям агентурной разведки, там укрылся вражина. Ночью дорога обледенела. На подъёмах колёсная техника буксовала, на спусках гусеничная шла юзом. С отрогов гор в нас постреливают из «Буров» (винтовки такие английские с шестигранным стволом): «Бак-пак, бак-пак». Им в ответ советские крупнокалиберные пулеметы мощно и грозно: «Ду-ду-ду... ду-ду-ду...». Для прикрытия перед фронтом разместили бронегруппу. Но и с тыла раздаются одиночные выстрелы. Ладно. Бронетранспортёры поставили по кругу. Снаряды проносятся над нашими головами с гулом, свистом, грохотом. А здесь, за бронёй, мирное пространство. Солнышко греет. Время обедать. Генерал командует: – Товарищи офицеры, война войной – обед по расписанию. Солдатики устанавливают раздвижные столы, бегают с мисками, ложками. Щедро накладывают первое, второе. По желанию – добавка. Плотно откушали. Генерал обтирает жирные губы. Расщеплённой спичкой ковыряет в зубах, осоловело посматривая в небо. На тринадцать ноль-ноль по сценарию запланирован подвиг: назначен бомбоштурмовой удар. – Ровно через две минуты наши соколы-орлы прилетят, дадут врагам жару. Время «Ч». У кого-то непроизвольно отрыгнулось, и снова тишина. Десять минут прошло. Генерал встал, грудь колесом, руки за спину, ходит взад-вперёд. – Что же они опаздывают? Что за разгильдяйство?! Всё должно быть чётко по времени. Задержка непредвиденная. Обед закончился, война должна идти дальше, а она не идёт. Он командует, а ничего вокруг «не командуется». Ещё полчаса прошло. Далёкий гул… Со стороны Кабула появляются самолеты-штурмовики СУ-25. Идут высоко, красиво, делают большой разворот над театром военных действий и заходят на «капельку», точку сброса смертоносного груза. Все упрёки позади. Генерал развалился в широком походном кресле и, точно из правительственной ложи, вполголоса стал комментировать ход батальной сцены: – Вот сейчас краснозвёздные герои шарахнут «пятисоткой»! Тошно будет гадам. Глядим, от короткокрылого «Грача» отрывается фугасная авиационная бомба ФАБ-500 весом полтонны. Слышен нарастающий грозный вой. – Ё-о-опп!!! Генерал вскакивает, фуражкой об землю. Хребет Гиндукуша дрожит от смачного армейского мата. Я по привычке, чтобы сравнять давление на барабанные перепонки снаружи и изнутри, слегка приоткрыл рот. – Куда?! Куда стреляете?! Куда мешаете?! Куда спускаете?! Кудахчет, топает ногами, мелко и часто плюётся. Бежать бесполезно. Тут хоть куда «бежи»: эдакая дура – если попадёт, от плато ничего не останется. Но бомба, будто посмеиваясь над нами, летит, летит, перелетает ущелье и где-то в горах: ба-ба-ах! Децибелы пожиже, чем от мата, но тоже знатно. – Так, – удовлетворённо подводит итог генерал, – нормально легла. Карты нет. Спрашивают: «У кого есть?». Царандоевцы по рации: «У нас!». Мы на «уазике» к ним. А обстрел из пушек уже начали. (Не простаивать же «богам войны» без дела!) Заранее по мегафону объявили: «Женщины и дети, покиньте населённый пункт!». Один раз сказали. Два. Не выходят. Всё, начинаем. (Военное искусство тоже требует жертв.) Пушки, ракетные установки обрушили шквал огня на хижины бабаев… Кишлак горит. Ветром дым пригибает к земле. Не бой – аутодафе. Привезли карту. Чуть скорректировали огонь. Ещё два часа перепахивали. Вдруг видим: из горящего кишлака идёт по полю женщина в чёрном. Длиннополые одежды её разметаются ветром. На голове белый платок. Вокруг громыхает. Дым. Осколки. Шальные пули. Ад. Женщина идёт прямо на нас по открытому месту. Идёт не согнётся. Афганские правительственные воины-сарбазы в тревоге. Стрельбу прекратили. Подходит. На руках ребёнок. Из носа две тонкие струйки крови. Ещё живой. Она в безумном состоянии... Быстренько машину. Быстренько охрану. Быстренько в больницу. С кем воюем, кого защищаем?! Бред… Благо – научили не сомневаться. Не дрогнув, не рассуждая, исполнять любой приказ, а то бы – труба… Начинает темнеть. Сворачиваем базу и в Айбак. Только добрались до кроватей, улеглись – как долбанёт. Стёкла зазвенели. Мы повскакивали, звоним дежурному. Тот с хохотом: – Да, ребята, сегодня вам не поспать. У артиллеристов это называется то ли «блуждающий», то ли «будоражащий» огонь. А может, «беспокоящий». Якобы с целью не дать противнику заснуть. Каждые пятнадцать-двадцать минут залп. Через Айбак, через ущелье куда-то в горы. И так три ночи подряд. Не знаю, как душманы, мы точно заснуть не могли. Наутро генералу по рации идут доклады: прошли тот кишлак, этот. Зачистили. Старинного оружия изъяли столько-то единиц. Молодёжь вытащили из подвалов в количестве… и в армию призвали. Главарей банд или людей, признающих себя бандитами, ни одного не нашли. «Работа» закончена… Снялись. Разъехались по местам дислокации. Вот теперь можно и Новый год встречать. По-афгански «победа» – «наср». Думаю, итог данной войсковой операции можно охарактеризовать как «полный наср». Когда советские войска входили в Афганистан, их встречали тепло и радушно. Теперь отношение менялось. Пройдёт несколько лет, и весь афганский народ, объединившись, отвергнет нас. *** За участие в операции группу 31 декабря, за несколько часов до Нового года, командование наградило ценным подарком – телевизором «Sony». В фойе, на солдатской тумбочке, неподъёмным монолитом громоздился цветной ламповый «Рубин». Однако он даже на заводе-изготовителе, под телевышкой, при стабильном напряжении, никогда чётко не показывал. Здесь, в родоплеменной стране, напряжение мало того, что прыгало, оно в прыжке едва касалось ста восьмидесяти вольт. Для чего тогда этот комод с экраном стоял, непонятно? (Задавать лишние вопросы у нас в «конторе» не принято.) Вот на такой монумент-этажерку установили мы японский телеприёмник: идеальные яркость, чёткость, звук – в военных условиях. Праздничный вечер. Суетимся, накрываем стол, наряжаем ёлку. Хрустально позвякивают бокалы. У меня в комнате легонько постукивает дверка нашего металлического шкафа-сейсмографа. Да, в этих краях повышенной сейсмической активности нужен собственный датчик. Частенько головой к стенке прижмёшься и чувствуешь: земля неровно дышит. Хотя других внешних проявлений нет. Но ведь не прикажешь бойцу из царандоя держать голову прижатой к стенке постоянно. Вот мы и придумали: у металлического шкафа верхнюю дверку оставлять приоткрытой. Земля только ещё начнёт просыпаться, зашевелится – дверка просигналит. Сейчас она по-праздничному нетерпеливо дринькала. Мы сами больше не могли терпеть… Ещё Антон Павлович Чехов прозорливо писал: «Нет ожидания томительнее, чем ожидание выпивки». Сели за богатый стол: снедь – от края до края. Маринка вплотную ко мне… Налили по первой: за победу! Закинули в рот зелень, тут же по второй. Третью, не чокаясь, за погибших. Маринкина коленка, словно случайным касанием, обожгла мою ногу, и от того места горячие волны хлынули по всему телу. Как теперь слушать застольные речи, делать умное лицо, к месту поддакивать? У неё надето такое платье с блёстками. Не так чтобы совсем короткое, но и не длинное. Когда за столом сидит, коленки не прикрыты. Моя очередь тостовать, а у самого голова – точно ракета с самонаводящейся тепловой боеголовкой – цель себе уже выбрала: знойные Маринкины коленки. Старлей Федька, слева от неё, просит: – Марин, огурчик-чик подай, пожалуйста. Она повернулась к Федьке, и нежные её… светло-русые… локоны призывно щекотнули мне лицо. Бросило в жар. Ещё немного, я сам забуду явки и пароли. (Опять всё складывалось против меня.) Вместе со всеми мы вышли на улицу покурить и больше не вернулись за стол … Ночью в порыве страсти меня пробивает мысль: «Почему дверка металлического шкафа стучит громко и редко? Неужели я кроватью раскачал?!». Не может быть! Кровать-то не касается его. Однако дверь сейфа гремит настойчивее, громче. Переглядываемся с Маринкой, слышим: угрожающий гул. Откуда-то из-под земли… Начинает лопаться штукатурка, в образовавшиеся щели будто кто-то курит пылью. Дом ходуном ходит: уже не надо головой замерять. Трещат дверные коробки и оконные рамы. До первого этажа не добежать. Успеваем накинуть одежду, хватаю автомат, с Маринкой – к окну. Битое оконное стекло хрустит под ногами. Первой, не робея, прыгает она, следом я. Во дворике офицеры и солдаты, кто в чём. Вроде, все тут. Напряжение в чреве планеты долго накапливалось, сдерживалось, и вот земля пробудилась. Пробудилась в гневе. Терпение её кончилось. Густая непроглядная ночь. Чёрное восточное небо рвут бордовые сполохи зарниц. Вздымается грунт, раскачивается дом. Алимкин фургон пошёл вприсядку. Фруктовые деревья яростно хлещут ветвями тугой воздух. Невозможно стоять. Сбивает с ног. Хватаемся друг за друга. Рёв давит. Девчонки в ужасе воют. Да и у меня сердце беспокойно колотится. Конец света?! Какой-то сердитый разбуженный великан взял землю «за грудки» и трясёт так, что вот-вот разверзнется… Думал, не бывает ничего разрушительнее советских ракетных залпов, грозной силы человеческого разума. Нет, отдача страшнее! Пик прошёл. Стихает. Стихает. Стихло. Глиняный дувал, толщиной два метра у основания – лежит истолчённый в пыль. Здание выдержало. Маринка, измотанная до крайности, пошла спать, я её проводил, а сам накинул мундир и вышел во двор. Над головой чужое небо в редких крупных звездах. Неприятный озноб сводит тело. Глубоко затянулся горячим табачным дымом. Утихала тряска земли, но внутренняя дрожь не отпускала… *** Глаза его словно повернулись внутрь. И увидел он пустоту. Пустота оглушила. Он сидел в полной растерянности, с удивлением понимая, что сделался другим. Будто этот дувал: если лопатами в кучу собрать, объём глины тот же, но форма, прежняя конструкция, нарушена. Для офицера война – состояние привычное. Ни пуля, ни сама смерть никогда не страшили его. А тут – как острый осколок в мозгу: ханум – афганская женщина – в развевающихся чёрных одеждах, бледное обескровленное личико ребёнка и две алые струйки. Он впервые ужаснулся. *** Кому нужны эти жертвы?! Что делаю в этой чужой стране я? Исполняю приказ? А если он ошибочный? Зачем прирезать новые земли, когда чертополохом забивает свои? Зачем прирастать новыми народами, если сразу после того, как они становятся «нашими», интерес к ним пропадает? У меня сын растёт. Растёт без отца… Вопросы, один тяжелее другого, мощными толчками прорывались откуда-то из глубоких недр наружу. Сверхсила поднимала у меня в душе целые пласты, которые со стоном вставали дыбом, передвигались, не оставляя камня на камне. С рассветом сообщили: «Эпицентр семибалльного землетрясения находился в десяти километрах от Айбака». За количество баллов не поручусь, а вот эпицентров было два, это точно. Второй находился в моём сердце… Я стал выкуривать по две пачки в день. Ходил чёрный. Не мог я тогда, да и не пытался ответить на все вопросы. Но, обозначившись, они больше не исчезали, не расплывались, наподобие пустынного миража. Наоборот, постепенно проступали в сознании всё отчётливей. Превращаясь при этом в догадки и ответы. Ясные. Чёткие. Больные, как сами вопросы. Спустя год я впервые отказался исполнить приказ, по моему твёрдому убеждению – преступный. Знал, такое не прощают, но сделать с собой уже ничего не мог. Решение не было спонтанным. Оно формировалось и вызревало долго. Первые сомнения появились именно в ту, судную, ночь. …Вертолёт за нашими девчатами прилетел через неделю. Прощались с ними, как с родными. Улетая, Маришка подарила мне кулинарную книгу: богато оформленную, с цветными иллюстрациями на плотной бумаге. Подарила просто так, на память. На добрую память о встрече Нового года под афганской ёлкой. Много позднее я обнаружил между страницами две хрупкие рыжие хвоинки и сухой цветочек жёлтой ферулы.

18.119.139.104