Ванька Мокрый

Апрель выдался в тот год необыкновенно тёплым и солнечным. На речке рано вскрылся лёд, и желтоватые рыхлые льдины нехотя потащились по воде, унося за собой недолгую, вязкую зиму.

Окна небольшой коммунальной квартиры выходили на набережную. И Ирка с ногами забиралась на широкий подоконник, подолгу всматриваясь в серую шевелящуюся реку. Подоконник для неё был особенным, любимым местом, а на запотевшем от дыхания оконном стекле получались забавные улыбающиеся рожицы. Ирка обожала рисовать пальцами на стекле.

Мама неодобрительно качала головой, но ничего не говорила. И прикрикнула на Ирку всего один раз, когда та нечаянно опрокинула на пол горшок с бальзамином, попросту называемым всеми Ванькой Мокрым:

− Вот и погиб наш самый надёжный синоптик.

Цветок умел предсказывать ненастную погоду и с приближением грозы или тумана на острых кончиках листьев выделялись капельки воды. Ирка тоже огорчилась, ей нравилось поглаживать прохладные влажные листья и предупреждать маму о предстоящих дождях. Уцелевшую часть растения поставили в банку с водой с робкой надеждой на возрождение покалеченного Ваньки.

Несколько дней назад Ирке исполнилось шестнадцать. Гостей было всего двое: Ирка и мама. Пили чай, заваренный со смородиновым листом и мятой. К чаепитию прилагались аляповатый покупной кремовый торт и самодельное печение «рыбки». Ирка получила потрясающие подарки: в нарядной, связанной мамой, сумочке лежали мягкие кисточки, гуашь и набор мелков. Ко всему этому богатству прилагалось несколько больших листов ватмана. А ещё - шестнадцать разноцветных шаров, которые они со смехом надували и выпускали по очереди из окна, любуясь стремительно удаляющимися яркими точками: синей, оранжевой, зелёной, желтой, красной.

− Пусть люди радуются с нами

− И празднуют вместе с нами.

Шарики несли в себе не только выдохи, но и записки с пожеланиями для прохожих, случайно поймавших такой необыкновенный шар. Мама писала на своих бумажках короткие добрые пожелания: здоровья, счастья, добра. А Ирка сопела и придумывала длинные и сложносочинённые. Вскоре в их поле зрения остался только один выпущенный на волю шар – оранжевый. Он зацепился за голые ветки высокого тополя и ещё несколько дней радовал Ирку своим жизнерадостным трепыханием на ветру, покуда не сник и провис на дереве безвольной рыжей тряпочкой.

Иркин сосед по коммуналке, отставной морской офицер, ныне пенсионер, дядя Дима сохранял былую выправку и слыл заядлым рыбаком. В рыболовный сезон его высокую сутулую фигуру можно было заметить около реки, где он пропадал целыми днями. Правда, рыбу, пойманную в черте города, есть было невозможно из-за стойкого химического привкуса. Привкус получался из-за дряхлых очистных сооружений местного фармацевтического завода. Завод был единственным стабильно работающим предприятием небольшого города, и руководство закрывало глаза на отвратительно пахнущую реку и умирающих по весне уток, прилетающих сюда по старой привычке. Из двух зол…

В дни ледохода дядя Дима начинал маяться, и не мог найти себе подходящего занятия. Поэтому входил в межсезонный запой, превращаясь из тихого безобидного пенсионера в неопрятного разухабистого старикана. Мама с Иркой старались не появляться на кухне, где калейдоскопом сменялись гости сомнительного вида, бесцеремонно гремевшие бутылками, каблуками и пьяными голосами. Иркина мама, женщина по характеру незлобная и терпеливая, в такие дни прикрепляла на комнатную дверь плотное бархатное покрывало:

− Всё потише будет. Ничего... Погуляет наш дед Димыч, да успокоится. Как лёд сойдёт и у него схлынет. Легко старику куковать в одиночку? Что мы не понимаем? Всё ж ему родные люди, хоть и соседи. Ирка соглашалась и кивала.

Дядя Дима рано овдовел и больше не женился:

− Лучше моей Любашки не было и не будет никого. Почто нам злые мачехи?

Сына растил сам. Отправил учиться в военное училище в Петербург. А десять лет назад уехал сынок служить в жаркие африканские страны, да там и пропал. Ни писем, ни весточки. В военкомате не могли толком ничего сказать: жив-ли-мёртв, бурчали только невразумительно, намекая на государственную тайну. Но не так давно вдруг пригласили старика и выплатили за сына какое-то единовременное пособие. И дядя Дима искренне считал, что его сын стал разведчиком и поэтому не даёт о себе знать:

− Нет свидетельства о его смерти и смерти для него нет. Ездит там мой Ванька верхом на слоне и следит за международной обстановкой.

Мама жалела старика. Постирывала ему кой-какие вещички, супчиками подкармливала. Всухомятку-то долго не проживёшь. Как-то, проснувшись глубокой ночью, Ирка выскочила на кухню воды попить. В горле пересохло. На кухне горел свет, и Ирка увидела, как мамка с тряпкой ползает на коленках, оттирая замызганные после очередных гостей полы. А дядя Дима, прислонив хмельную лысую голову к холодильнику, бормочет:

− Ты, Надюха, надейся-то на хорошее. Баба ты справная, хозяйственная. Был бы я помоложе… И борщи у тебя со смыслом, наваристые, как мамка моя умела. И фигура ладная. Замуж тебя выдам. Хочется на твоей свадьбе погулять.

А мама только смущённо хихикала и подозрительно долго оттирала несуществующее пятно на дощатом полу. Ей ли, матери-одиночке, да детдомовке в анамнезе, мечтать о хороших женихах. Был всего один, да быстро сплыл. Сразу после ирочкиного рождения. На гитаре бренчал хорошо. Жаден был до денег и до свободы мужской. Люди поговаривали, что после Надежды он ещё не одну дурочку в районе обрюхатил. А после - в Москву подался деньги заколачивать. Москва - большой город, там легко потерять и потеряться. Алиментов Надежда не видела, но не роптала: и так богата: Ирка у неё, комнатка своя, сосед хороший.

Утром Ирка обычно просыпалась от тёплого маминого поцелуя. После чего приходилось одеваться, мыться и чистить зубы. Сегодня голова почти не кружилась. Ирка, неохотно и наскоро приведя себя в порядок, снова забралась на подоконник и расплющила нос по холодному стеклу. Мама ушла в магазин и скоро должна вернуться. А Ирка сверху махнёт ей, а мама обязательно посмотрит наверх и улыбнётся, помахав в ответ.

В дверь несколько раз позвонили. Мама в магазине, а дядя Дима вчера снова сильно выпил и, по-видимому, спал крепким похмельным сном. Ирка осторожно слезла с подоконника и побежала открывать. На пороге стоял незнакомый седой подтянутый мужчина в милицейской форме:

− Участковый Степаненко. Терехова Надежда Петровна здесь проживает?

− Здесь.

− А тебя, мальчик, как зовут?

- Ирка, - хихикнула тоненько Ирка, развеселившись, что её приняли за мальчика. А всё потому, что её светлые жидковатые волосы после операции ещё не отросли и топорщились в разные стороны короткими перелесками. Степаненко растерялся, потеребил край милицейской фуражки и смущенно кашлянул в кулак.

− Маму позови.

− Она скоренько. В магазин пошла. Да, Вы проходите, проходите на кухню. Чайку попьём.

Степаненко покорно поплёлся за Иркой на кухню.

Ирка, знающая толк в гостеприимстве, быстренько вскипятила чайник. Кружки поставила праздничные, фарфоровые с выпуклыми ромашками. Сахару тоже не пожалела, три ложки с горкой. Придвинула к гостю мятные пряники и завела светскую беседу.

− Вы про наш фармзавод знаете?

− Знаю.

− Так вот, я и говорю, когда мамка была мною беременная, она там работала. И никто ей не сказал, что вредно находиться на заводе в положении и дышать химикатами. Вот я и родилась недоношенной, болею часто и в школу не хожу, как все дети. Со мной соседка Алла Ивановна на дому занимается. А несколько месяцев назад я в обморок хлопнулась. Мама перепугалась, бросилась к врачам, сделали рентген. Оказалось, что у меня в голове что-то ненужное выросло, и меня тут же на операцию. Вскрывали голову как консервную банку, вот здесь, видите? − Ирка весело ткнула пальцем в уродливый багровый шрам у правого уха, просвечивающий сквозь светлый пух.

Степаненко сосредоточенно кивнул. А про себя думал: «Бедный ребёнок… Человечек из кунсткамеры. Сколько же ей лет? Огромная голова на маленьком, будто усеченном теле, непропорционально короткие ручки-ножки. Совиные, смышленые глаза без ресниц и бровей. Горе- то какое. Бедная девочка. Бедная мать. И я ещё тут со своей новостью»

Степаненко не успел завести своих детей, чему был рад и не рад одновременно. Некогда было. Два скоротечных брака и два затяжных развода. Разводились дольше, чем женились. Женская мнительно-мстительная психика не выдерживала постоянных отлучек, бесконечных ночных звонков, а также мизерности вклада в семейный бюджет. Разводясь, жёны в качестве моральной компенсации требовали материального отступного. Степаненко ощущал себя виновным и старался компенсировать. Первой жене досталась отцовская машина «Волга». Второй супруге - квартира, а ему самому - повышение в должности с переводом из столицы в областной город, по счастью со служебной площадью.

− Ничего, до свадьбы заживёт,- воодушевилась Ирка, продолжая трогать шрам, очень довольная тем, что у неё нашёлся такой внимательный зритель и слушатель. Она вообще мало сообщалась с внешним миром, проживая в счастливом своём, состоящим из пространства комнаты, любимой мамы, стола с рисунками, насиженного подоконника.

− Представляете, мы с мамой пишем друг другу тайные записки. Вот сейчас, в магазине мама достанет кошелёк, а там записка: «Не покупай мне больше молока. Лучше купи мороженого»

− А мне нельзя мороженого, − продолжала щебетать Ирка, − Гланды часто воспаляются. Но мама всё-таки его мне купит, а потом положит на блюдце, чтобы подтаяло и согрелось. И я пью эту сладкую сливочную лужицу вместо гадкого кипячёного молока. Талое мороженое куда вкуснее.

Дверь хлопнула. Пришла Надежда, заглянула на кухню и побелела лицом:

− Что случилось?

− Сосед Ваш Дмитрий Дмитриевич ночью в речке утонул. Вышел на хлипкий лёд и провалился. Надо бы Вам на опознание, в морг. Вы уж простите, что так получилось. Пойдёмте, я Вас провожу. - Степаненко виновато поморщился.

Надежда тихонько заплакала и Ирка вслед за ней стала поскуливать тоненько как щенок.

Летом Ирка переехала от мамы в соседнюю комнату, бывшую дядьдимину. Мама раздала немудрёную соседскую мебель знакомым дачникам. И в комнате теперь было много свободного пространства, стол да Иркина детская кровать, из которой она никогда не вырастет. В одном углу, специально оборудованном под рыболовные снасти, продолжали топорщиться дядьдимины удочки. Рука не поднимается выкинуть.

− Хороший был рыбак и сосед хороший. Пусть на память останутся,- поясняла Надежда соседке Алле Ивановне, заглянувшей на новоселье.

Ирке разрешили рисовать на стенах, которые мама оклеила белыми матовыми обоями. И Ирка нарисовала много-много разноцветных улыбок. На её стене улыбались милиционеры, слоны, деревья и даже речка, отравленная ядовитыми стоками. И ещё она научилась удочкой ловить из окна пролетающие листья, когда мама была на работе. Участковый Степаненко продолжал заходить в гости. Незаметно для себя прилепился к этому дому. Наверно, хотел реабилитироваться перед мамой, что приносит не только дурные вести.

Как-то перед очередным визитом на его фирменную фуражку свалилась дряблая рыжая тряпочка воздушного шарика. Зайдя в дом и сняв фуражку, майор обнаружил оплошность и как воспитанный человек положил тряпочку в карман. Позднее, он с удивлением извлёк из кармана записку с печатными прыгающими в разные стороны буквами: «Пускай у Вас будет много-много детей, и Вы будете чаще улыбаться»

Разведчик Иван Дмитриевич ехал верхом на слоне по пыльным просторам далёкой африканской страны, думая о скорой демобилизации и возвращении домой. Россия сворачивала программу дружественной военной помощи и больше углублялась в свои внутренние вопросы.

− Вот вернусь, и пойдём вдвоём с отцом на рыбалку. Не пересылали мне свидетельства о его смерти, и смерти для него нет. Крепкий мужик. Ходит там себе на речку, да смотрит международные новости по телевизору.

Слабенький Ванька Мокрый, пересаженный из банки в новый коричневый горшок, неожиданно окреп, расцвёл и заплакал. Приближалась гроза.

3.149.26.246