Я вошел в этот город

17 августа 2010, 09:03

Давай начнём замедленно

 

Давай начнём замедленно, затакт.

Начнём легко — уже на первом вдохе

вдруг осознав: нам выпало за так

стократно больше тех, кому — по крохе

(довольствоваться, жадно сжав в горсти)

А нам: на вдохе, в четырёх ладонях

всё не сгрести, с собой не унести —

и не спешим, и нет для нас погони.

Давай начнём замедленно — тогда,

и время вдруг само пойдёт по кругу.

За временем потянется вода,

и мы, приговорённые друг к другу —

бесплотные, как тени на песке,

как мотыльки, осыпанные пудрой:

нам только день начертан на листке.

И будет день. И будет ночь. А утро?

И память не найдёт слова сказать —

как будто порастёт чертополохом.

Закат — на четырёх ладонях — спать

уляжется затакт вселенским вдохом.

И будет звук такой, как будто стих

вдруг пробудился в шепоте и стоне.

Нам перепало то, что не снести,

но мы одни — и нет для нас погони.

 

 

Голос

 

Среди чужих людей, вблизи своих деревьев,

навязчивый, как дождь, невыездной, как дом,

безумный, точно Лир, насмешливый, как Тевье —

смотри, как я едва, отметь, что я с трудом.

Как мёртвая эмаль старушечьей финифти,

холодный небосвод вмонтирован в карниз.

Спроси меня: "Куда?" Замешкавшийся в лифте,

не назову этаж — не знаю: вверх ли, вниз.

Скажи мне, для чего с нас взяли не по чину?

Что голос заводной твердит о полпути?

Что в этой воркотне? Дай хоть одну причину —

и спеть, и жизнь прожить,

и поле перейти.

 

 

И снова с Моцартом

 

   И снова с Моцартом, и снова с Амодеем,

   и снова с гением, фигляром и злодеем —

   все роли сыграны, растрачен дар Изоры,

   и скоро занавеса выплывут узоры.

   Я еду. Слушаю. Девятая дорога

   то в гору тянется, то под гору полого,

   то изгибается, то выпрямляет спину,

   как будто дразнит человека и машину.

   Будь я как ты — поэт, я был бы осторожней:

   кто может знать, что там в канаве придорожной? —

   взметнется, взвихрится последнее мгновенье…

   любимцам божьим не предписано старенье, —

   их, амадеусов, аптекарь скуп и страшен,

   их чаша пенится, и не минует чаша.

   Бруклайнской зелени нелепые потуги,

   я никогда не изменю деревьям Луги:

   я буду помнить эти белые пространства

   в минуты гордости и полного засранства. —

   Но сердце, кровью наполняющее вены,

   что Иов твой, уже готово на замены.

 

 

Моя чужая

 

Моя чужая. Кто там разберет,

что шепчет вам декабрьская разруха,

едва касаясь то локтя, то уха.

Что дует ветер? Что вскрывает лед?

Поймет ли кто, что делают во мне

ваш скорбный шарф (наброшенный на ворот),

трамвай, вспоровший ожиданием город,

огни на Петроградской стороне.

О странная страна, где ваш Восток?

Он в райских кущах? В буреломах чащи?

Что ваших придыхающих шипящих,

(с ума сводящих!), хочет шепоток?

Я вижу: входит ветер, теребя

портьеры опрокинувшийся локон.

Вы медленно отходите от окон

вглубь комнаты, легко и не любя.

И нет меня, чужая, там, где вы,

и не свести две разных половины -

они отдельны, как и равелины

у льдами околдованной Невы.

 

 

Я вошел в этот город

 

Я вошел в этот город как входит пожар,

как победное знамя в расплечины крыши:

– Император!

Ссутуленным шагом пажа

тихий город ко мне переулками вышел.

И хлеб-соль куполов положил мне к ногам

в ожидании горьком – но полно, мой город,

я гордыню запрячу, как прячут наган

атаманы,

поэты – огонь аллегорий.

Я гордыню умерю – как в ножны кинжал:

открыванье Америк – пустые прогулки…

Я вошел в этот город, как входит пожар –

 

и растаял огнем фонаря в переулке.

 

 

Я жду тебя

 

Я жду тебя, как зеркало в прихожей.

Я жду тебя и памятью, и кожей

изжаждавшейся. Жду тебя, как ждут

не знаю что. Мой день закручен в жгут,

и каждый вечер пережит — не прожит.

Я жду — и кроме этого не может

быть ничего. Себя не остужу

ни верой в дружбу, ни игрой в вражду,

ни чем-нибудь ещё. И не поможет

струна, перебежавшая порожек

гитары, где я музыку держу.

И кажется, что я не просто жду —

я ворожу — и это так похоже

на всё, что понаписано про то же,

что никому об этом не скажу.

Не знаю: брежу, или так брожу —

но улицы пустыннее и строже,

и всё пустынней зеркало в прихожей,

и строже то, что в нём не нахожу.

 

 

Экклезиаст

 

Экклезиаст (Когелет — говорящий

в собрании, Кагале, — все же чаще

Экклезиаст) увидел: «На круги

своя вернется», — ветер ли, крутящий

потухший лист, ушедшего шаги,

день скорби, день веселья: уходящий

и настающий. Что же делать мне?

Вот ветра круг в первичной вышине —

а вот, как ветер, кругом ходит время,

и за ночь успевает прорасти

колючее зазубренное семя,

которое вчера держал в горсти.

Потом стемнеет. В странном падеже

всё сущее: к наскучившим уже

простым предметам не найти вопроса

(кто — что? о ком — о чем?) — и безголосо

затянет дождь, и думать при дожде

легко: вода в последнем вираже

свершения круга, то есть перед носом

здесь иллюстрация: круги воды в ведре

(замедленно увидим, что внедре-

ние воды дождя в другие воды) —

последний миг потерянной свободы,

короткий миг. Все окна на замке,

как на чадре — но дверь открыта. Своды

еловых башен видят: в сентябре

всё будет так же — сыро или серо:

здесь все равно задернута портьера,

но дверь открыта, а за ней — ведро;

и капля, потеряв упругость сферы,

становится с другими заодно.

Круг завершен. Ударившись о дно,

всплывает лист (березы, для примера),

смывается и тянется к траве,

там растворясь, как басма в седине:

ржавеет и — теряется. Пока мне

не ясно: кто разбрасывает камни?

кто соберёт? В первичной вышине

кто наблюдает ветер? И в окне —

там, за портьерой, как за чёрной ставней,

зачем опять приходит день недавний?

И в этом дне, — скажи, что делать мне?

 

 

Рондо

 

Бетховен. Рондо. Я ещё живой

и зелен мой дорожный указатель,

и добрая дорога предо мной,

и синий купол неба необъятен.

Бетховен. Рондо. Я ещё живой,

и грусть моя вчерашняя некстати

сегодня, потому что под рукой

мой верный руль, и мой маршрут понятен,

и путь приятен, и в душе покой.

Бетховен. Рондо. Я ещё живой —

дорога подымается и катит

под горку, где за плотною листвой

лишь горизонт, как общий знаменатель

того, что здесь — к тому, что за чертой.

Бетховен. Рондо. Я ещё живой.

 

 

http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=13935

 

3.137.180.32

Ошибка в тексте? Выдели её и нажми Ctrl+Enter
2 085
Nina_Rotta
лично#
http://www.litsovet.ru…nts?material_id=309189

Amaridi
Бонджорно, вообще то это песня, очень мелодично и драйвово.
Музыка просится, может что то вальсовое…
Ща еще гляну )))
спасибки…
Закат в четыре руки
осыпанные пудрой мотыльки…
Как красиво.

Татьяна Китаева
Стих-шепот, высеченный ветром на граните скалы. И в то же время — постоянно меняющийся рисунок от волн на песке… Спокойствием ты будишь. Необузданностью заря (а) жаешь.
У тебя столь органично пересекается языческое и классика, что трудно сказать чему-то одному «Браво!»
Приходится довольствоваться молчаливой радостью)))
…Затакт…

[
Nina_Rotta
лично#
http://www.litsovet.ru…nts?material_id=276242

Закс Полина
«любимцам божьим не предписано старенье, «— увы. Стихи удачные, на мой взгляд.

Татьяна Китаева
я буду помнить эти белые пространства
в минуты гордости и полного засранства ©

Это ж надо так нахулиганить…)))))))))))
Nina_Rotta
лично#
http://www.litsovet.ru…nts?material_id=268888

Татьяна Китаева
За окнами уже почти еще февраль. На подоконнике стоит бокал на шпильке, вино чернильно плачет каплями, и жаль победу, зависающую вилкой.
А люди неизбывны за окном. И в каждом что-то есть — в движеньях, в лицах — такое, что не выплакать вдвоем, иное, что по праздникам лишь снится.
Вуаль окна застирана, а ты, чужой для проходящего сознанья, к подножию окна кладешь цветы несостоявшегося узнаванья.

Игорь, я его пустила в самостоятельное плавание, если вы не против.
http://www.litsovet.ru…ead?material_id=284374
Комментировать могут только зарегистрированные пользователи