СВЯТАЯ ТРОИЦА
Это должно было произойти именно сегодня - холодной зимней ночью восьмого декабря. Спросите, из чего же проистекала такая моя, твёрдая уверенность? Хорошо, отвечаю: интуиция.
В последние дни вкусы её заметно изменились. Дежурное блюдо из солёных огурцов со взбитыми сливками внезапно потеряло свою актуальность, и теперь я как бешеный носился по "ночничкам" в поисках свежей испанской клубники и гусиного паштета. Что ж, c'est la vie - я и не возражал.
Около часа ночи Лисичка откинула от себя одеяло, поднялась с постели и тихо, словно привидение, прошлёпала в мягких тапочках на кухню. Я сразу же насторожился, прислушался. Потом уловил своими широко расставленными "антеннами" какое-то непонятное бульканье, а затем уж до меня донёсся и её слабый, приглушенный стон...
- Что с тобой, маленькая? - я поудобнее устроился рядом с ней на коленках и прижался ухом к её огромному, чуть обмякшему животу. - Снова он беспокоит?
- Что-то странное со мной сейчас происходит, ничего не понимаю, - шепнула она, и ослабевшей рукой нежно погладила меня по волосам. - Я боюсь...
- Не бойся, ведь я же тут - рядом! И я тебя люблю, - прошептал я в ответ, приобняв её за талию, вернее, за то место, которое когда-то давным-давно было её талией. - Скажи, а... очень странное?
- Да, очень...
Только после этих слов я заметил мутную лужицу на полу, откуда ни возьмись натёкшую под стол.
***
- А-а-а! А-а-а! - распевал я во всю дурь, уже нисколечко не жалея своей глотки. В пять утра на улице стоял жуткий мороз, а я шагал по пустым трамвайным путям домой, голодный, холодный, одетый явно не по сезону, одолеваемый каким-то дурным куражом, - но всё это мне было уже глубоко "по барабану". Всё, кроме одного...
- А-а-а! А-а-а! - жалобно постанывала Лисичка, лёжа - ноги в раскоряку - на операционном столе, пока дежурный хирург подшивал ей разрывы. Но и девочку мою, наверное, волновало сейчас только одно...
- А-а-а! А-а-а! - орал, надрывался сморщенный красный комочек, пока акушерки обмывали ему попку, мазали зелёнкой крохотную писюлю и клеили пластырь на пупок. А ведь и он тоже хотел лишь одного... А вернее, три в одном:
МАМУ! СИСЮ! МАМУ!
- А-а-а! А-а-а! - не выдержал такой вопиющей неблагодарности ревнивый Господь, и, видимо, сильно обидевшись, прогромыхал мне с высоких небес. - Как же вы достали меня, люди!!!
***
Наконец, где-то примерно через час, я всё же добрался до хаты и совершенно обессиленный прилёг на кровать. Повертелся немного, от нахлынувшего на меня счастья комкая под собой простыни, потом заснул. Помню, вот тут-то мне и приснился этот странный сон:
Мы гуляли втроём: я, моя Лисичка, и наш, уже довольно сильно подросший сынишка. На лугу стояло жаркое лето. С юга медленно надвигалась чёрная грозовая туча, кругом чудно пели кузнечики, и трава была высока...
Лисичка как угорелая носилась по полю и одну за другой срывала спелые ромашки - боялась не успеть до дождя. Мы же, мальчишки, занимались истинно мужским - расчистили средь травы небольшой пятачок, начертили палочкой круг, и теперь азартно делили ножичком "землю".
- Это нисесна!!! Это зе мой остловок!
- Нет! Мой!
- Ты влёс,ты влёс! Я всё ма-а-а-ме лассказу!
- Тогда, сдаюсь... Забирай себе, маленький вредоносик, так и быть!
- Ага! Ага! Видись, ты снова плаиглал!
- Ну вот, всегда я почему-то проигрываю...
Потом Лисичка подбежала к нам и присела на корточки рядом со мной, сын отошёл куда-то, а я и не заметил тогда даже - куда...
- Давай, погадаем? - предложила она.
- А что? Давай!
Лисичка отложила собранный букет в сторону, предварительно вытянув из него два крупных цветка.
- На, возьми, - это тебе. Будем гадать синхронно. Начали?
- Ну, поехали, - улыбнулся я, уже приготовившись к потехе.
- Любит.
- Эй, зверушка! А мне-то что делать?
- Вот, глупый! Говорю же - синхронно. Повторяй!
- Ну, любит...
- Не любит.
- Не любит.
- Возьмёт.
- ...мёт.
- Поцелует.
- ...лует.
И мы продолжали так, пока не оборвали ромашкам почти все лепесточки.
- Любит.
- Любит.
- Не... любит...
- Не любит...
Лисичка как-то странно поглядела на меня. Очень странно. Не обиженно, нет - скорее серьёзно...
- Ну, и дурак!
А потом вскочила на ноги и стремглав побежала к обрыву. Я рванулся за ней. Она прыгнула. Я тоже. Лёгкая блузка на её спине, вдруг, прорвалась и внезапно распустилась белоснежными крыльями. Я оглянулся, и мои крылья тоже были на месте.
Ангелы?
Бесы?
Глупые птицы?
Не знаю.
Мы в последний раз пристально посмотрели друг другу в глаза и, больше не решаясь что-то сказать, медленно полетели. Каждый в свою сторону - навстречу неизвестности, подальше от грозы...
Сильный ветер задувал нам прямо в спины, безжалостно унося нас прочь. И потому, как только мы не пытались, но повернуть назад и помочь своему желторотому птенчику, который тоже ринулся в бездну за нами, увы, уже никак не получалось...
А того носило вверх-вниз на его маленьких крылышках, переворачивало, кувыркало как тонкий бумажный самолётик короткими, злыми порывами воздушных масс. Он что-то кричал нам сквозь разыгравшуюся не на шутку бурю, просящее протягивая вперёд свои маленькие ручонки.
Он что-то хотел сказать нам. Что-то очень важное... Что-то очень простое и убедительное... Простое, как три в одном...
МАМОЧКА! ПАПОЧКА! Я!
18.118.193.232
Введите логин и пароль, убедитесь, что пароль вводится в нужной языковой раскладке и регистре.
Быстрый вход/регистрация, используя профиль в:
Знаете ли вы, господа, три основных принципа хорошего (читай популярного) критика? Знаете, конечно, просто не хотите себе в этом признаваться! Каждый, кто хочет обратить на себя внимание, критикуя другого, должен следовать трем незыблемым правилам:
1. Если текст состоит из одних недостатков, ругай его на чем свет стоит, желательно с изощренным ехидством.
2. Если текст состоит из недостатков, но имеет и достоинства, ругай текст на чем свет стоит, превращая достоинства в недостатки.
3. Если у текста нет недостатков, придумай их и ругай на чем свет стоит.
Тут, понятно, требуется талант ругать так, чтобы даже те, кто с тобой не согласен, признавали бы твое право иметь именно такую, пусть и спорную позицию. Так на свет рождается настоящий критик. Его не любят, но к нему прислушиваются. Его побаиваются, когда несут к нему свои творения, но все равно несут. Ведь каждый автор втайне надеется, что именно его текст избежит ругани. Парадокс в том, что стоит ругающему всех критику кого-то похвалить разок-другой и прощай слава авторитетного рецензента. Тут же последуют упреки в кумовстве с авторами, которых он хвалит, и в том, что «король-то голый», в смысле — критик ни черта не смыслит в том, о чем пишет.
В итоге каждая хвалебная рецензия от популярного критика возвышает автора разбираемого произведения в своих глазах (вот ведь, всех ругали, а меня — похвалили!) и низвергает авторитет самого критика с вершин непревзойденного рецензента куда-то на уровень выскочки-дилетанта. Что, разумеется, не может радовать критика.
К чему я все это говорю? К тому, чтобы все понимали, отчего так сложно, так мучительно сложно писать доброжелательные рецензии. Подыскивая аргументацию своему «и сказал он, что это хорошо». Особенно, если, как говорит уважаемый мною Нил Аду, произведение тебя «не торкнуло», но, будучи человеком, не лишенным чувства справедливости, ты понимаешь, что ругать текст только на этом основании неправильно. «Торкнуло» или «не торкнуло» в данном случае лишь проблемы вкуса и мировоззрения критика.
«Святая Троица» автора Барамуды как раз посвящена теме, к использованию которой в искусстве я отношусь весьма осторожно и с большим скепсисом. Я не люблю спекуляций, а, когда речь заходит о животных, детях и любви к Родине, скатиться в спекуляцию (сам того не желая) и, следовательно, литературную пошлость рискует любой неопытный или не слишком одаренный автор. Как правило, я даже не рецензирую тексты на подобные темы, ибо понимаю — не каждый автор способен отделить мух от котлет, в смысле критику того, КАК написано, от насмешки над тем, О ЧЕМ написано. Но в случае с Барамудой и его «Святой Троицей» у меня этого пути к отступлению не было. Опять же из моего несносного чувства справедливости.
Вообще Артур Анатольевич (он же Барамуда) довольно любопытный автор. На фоне отдельных (прошу прощения за несвойственную мне политкорректность) обитателей этого сайта, я бы даже сказала — профессиональный. Его тексты (во всяком случае те, с которыми я познакомилась) не вызывают нареканий ни по качеству, ни по содержанию. Больше того, некоторые из них были для меня даже интересны (например, миниатюра «Нога»). «Святая Троица», как я уже сказала, в силу своей, скажем так, сливочно-мармеладной тематики, вызвала легкий приступ, скажем так, несварения, однако же не могу не признать, что автору удалось в этом тексте пройти по тонкой грани сентиментальности, не скатившись в пошлость спекуляции на задевающей всех за живое теме.
Собственно, сказать о данном рассказе мне больше нечего, зато мне есть что сказать о его авторе. На мой взгляд, он обладает одним я бы даже сказала завидным качеством, которому я бы рекомендовала учиться всем, кто не пребывает в святой уверенности, что учиться — таланту вредить.
Артур Анатольевич, скажу я вам, может быть признан мастером художественной зарисовки. Жанра, который в литературе считается чем-то второстепенным. И действительно, любой словарь расскажет вам, что зарисовка — это текст, как правило, без сюжета, без прописанных персонажей, не имеющий самостоятельной ценности, кроме одной — стать наброском будущего произведения или его частью. Зарисовке не требуется вступления и заключения, в ней допустимы и приветствуются описания — деталей, моментов, мыслей, чувств, эмоций, природы, наконец. Казалось бы, стоит ли об это руки марать писателю?
Конечно, стоит, всегда говорила я, настаивая на том, что именно в зарисовках оттачивается писательское мастерство, умение в коротком и, как правило, бессюжетном тексте, окунуть читателя в некое придуманное автором пространство. Зарисовка (не случайно аналогичный термин присутствует и в живописи) учит автора рисовать картинки из жизни героя, из которых потом может сложится большое произведение. Рисовать так, чтобы читатель верил в написанное, неважно, о чем автор ведет речь — о природе, эмоциях или эпизоде. Конечно, всегда есть риск остаться «мастером эпизода», тут даже не помогут примеры того, что настоящему мастеру и эпизода довольно для самовыражения (есть же знаменитые актеры, игравшие исключительно эпизодические роли!). Писателю, конечно, хочется реализовать себе в чем-то большем, нежели зарисовки.
Все это верно, но мне кажется количество всегда переходит в качество, и Барамуда тому пример. Его зарисовки точны, эмоциональны, пропитаны где иронией, где юмором, описанное в них легко себе вообразить, даже если вы впервые сталкиваетесь с изображенным автором местом, временем, ситуацией. То есть в наличии все ключи к сердцу читателя. Ах, да, забыла вставить очень красивое слово — зарисовки Барамуды изящны! Если вам это слово что-то добавит к уже прочитанному.
У этого автора зарисовки теряют свое «позорное» имя жанра второстепенного, поскольку Барамуда умудряется втиснуть в на первый взгляд непритязательные картинки «из жизни» не оставляющие равнодушными философские размышления, ради которых, не сомневаюсь, зарисовки и написаны. Они не требуют больших форм, но, разумеется, вполне могут быть в этих больших формах использованы.
А «Святая Троица»… Я готова признать ее право на жизнь. Хотя тема мне и не понравилась.