В окне мотыльковом

* * *

У тумана глаза с поволокой

И ресницами длительный взмах.

Ты уходишь в него одиноко,

А в окне мотыльковом — зима.

Дверь запела, распались мизинцы,

Словно звенья последних времен.

Даже если друг другу мы снимся,

Лучше сон, чем нелепый не-сон.

Холод пальцев и ушка прохлада.

Напоследок тебе прошепчу:

— Не грусти, я люблю тебя!

— Ладно.

Улыбаюсь в ответ и молчу.

 

* * *

Декабрь никчемен. Небо глючит.

Луны замерзшее окно

до скрипа начищают тучи.

И падают на полотно

летящих знаков встречный свет,

рулетки шарик, что катнули

в душе, которой места нет

в просвете на стекле от пули.

С друзьями в шумном кабаке

горю и морда в табаке.

Счет не закрыт, и в турке стынет

Тобой забытая пустыня.

 

* * *

Так образуется ( ) пустота.

Все, как вчера, соблюдая обычай:

Лифт, тротуар, щебетание птичье

И остановка под мышкой креста

На перекрестке. В маршрутку садясь,

Знаю — куда, а зачем вот — не очень.

Дождь на стекле оставляет отточья,

Нотные знаки, арабскую вязь

Тихой молитвы, безудержных слез,

Солоноватых, прощальных, безгласных…

Господи, лучше бы высшею властью

Грязью обдал меня из-под колес!

Так образуется ( ) пустота.

Не нахожу на картинках отличий.

Катится день, отправляя обычай

И пассажиров в глухие места.

 

 

В рощах фисташковых

В рощах фисташковых, в рощах челона, олу, дулона

Над Киблаи, над холмами хромая пасется луна.

Там над Табачкой боярка дурманится, брызжет в цвету,

Вишня невестится, и ежевика сочится во рту.

Ветер листает страницы и рвет их для семечек дней.

Дырку в кармане ветровки никто не заштопает мне.

Дальше и дальше страницы, границы верстаются, но

Время лукавит и не сокращает того, что должно.

Все еще помню, как ты хохотала, влажнела луна,

Как на холмах наливались челон, алыча, дулона.

Что остается мне — память под солью и перцем седин?

Лампу мечтаний до блеска видений натер Аладдин.

Помнишь, как мартовский ветер — в созвездии рыбы — Магриб

Пел нам в грозу, и под влагою полнился зреющий гриб?

Где этот ветер, чей шепот смущает примятый ковыль?

Нет ни весны, ни страны, только шорох летящей листвы.

Там в одиноких садах заросли’ на стволах имена.

Там запустенье живет, и дрова собирает война.

Вот отчего, отчего, отчего, отчего, отчего

Алые маки встают, окружая засохший челон.

В рощах фисташковых, в рощах челона, олу, дулона

Над Киблаи, над холмами хромая пасется луна.

Там, где прошла ты, был ветер улыбчив, певуч и медов.

Тысячи маленьких солнц поднимались из пьяных следов.

Ветер листает страницы и рвет их для семечек дней.

Дырку в кармане ветровки пусть вовсе не штопают мне.

 

* * *

Где-то в предгорьях

на тридцать восьмой параллели

дождь и туман.

Хмурятся брови

хребтов. В середине апреля

дым по домам

Стелется низко.

И в воздухе горном цепляясь

за бахрому,

Куст тамариска

Приснится, покажется — аист,

мне одному.

Где-то в предгорьях

на тридцать восьмой параллели

старая мать

слушает море

бессонного сердца в постели,

чтоб задремать.

В зябкости крапа

чадят кизяками постройки,

преет навоз.

Родины запах

въедается в кожу, поскольку

горек до слез.

 

* * *

В меня едва вмещается одна

Любовь моя к тебе, чего же больше?

Седой гончар, насмешник и прикольщик,

Слепил миры без горлышка и дна. -

Да окрылится, падая, весна!

И значит, выбьет окна взрывом почек.

Родник, лаская слух, скалу проточит,

Болеть продолжит нежная зурна.

Нить куколку сплетет и разовьет.

В тенетах представленья, кукловод

Проснется в торбе на осле. Погонщик,

Страж звездных караванов, гулкой ночью

Задремлет у костра в тепле песка

На бахроме крыла у мотылька.

18.226.187.24